Иногда, это, да, крик о помощи, а причины самые разные. Подростки, остались без внимания родителей, необязательно из неблагополучной семьи, в материальном смысле или над ними совершили насилие или совершают… все, что угодно… что-то ломается внутри, и поэтому происходит такое.

Из моего опыта, очень часто, если семья неполная или даже полная, но ребенком заниматься некогда, взрослые занимаются зарабатыванием денег, ребенок предоставлен сам себе, и он не имеет то, что он бы хотел иметь, или то, что имеют его сверстники. Вот эта категория сейчас максимальная. Ребенок пытается заработать, из-за чего у нас большое аккумулирование людей, отбывающих наказание по 228, легкий заработок, думает он, кто меня поймает с первого раза, как раз первого раза и поймают, и зарабатывает он себе только на срок. ​

Это все про легкий заработок, про зачем мне идти устраиваться на работу клинером, грузчиком, да даже оператором в пункт Wildberries или Яндекс и сидеть там с 10 до 10 безвылазно, в этом подвале, когда я могу заработать намного больше денег. Должен быть очень тесный и близкий контакт, в нашем случае с наставником или социальным куратором, чтобы подросток правда поверил в риски, что это не мы просто так вот его отговариваем его. То есть, по сути, профилактика этого веселья — это действительно наставничество, как один из форматов, и именно поэтому мы говорим о том, что нужно как можно раньше подхватывать ребят.

Я считаю, что очень многие подростки не знают, за что их могут привлечь. У нас вроде как ответственность 14 лет, паспорт получил, и все нормально. А за что тебя могут привлечь — тебе никто толком не объяснил.
На самом деле, если честно говорить, то практически каждый из нас в подростковом возрасте мог попасть в тюрьму. Просто есть те, которые попали, а те, которым повезло и не попали. Понимаете?

Первое, что говорят подростки, что вообще-то я не ожидал, что может быть реальный срок, что какое-то время и достаточно долго прокатывало, но когда уже дошло что суд и приговор, что едет в тюрьму, стало очень страшно. Подросткам обычно стыдно говорить, что страшно, а тут реально они об этом говорят. То есть понял, что не шутки, что никто не отмажет, что не придёт директор или воспитатель, или ПДН-щица не скажет, ладно, мы тебя припугнули.

-Что эмоционально дальше с ним происходит?
-С ребенком? Конечно, неприятие. За что, почему, все такие, а я не такой, потом страх, потом непонимание того, что с ним будет там, потому что байки рассказывают всякие, если ребенок содержится в СИЗО, а СИЗО у нас нет для подростков отдельного, в СИЗО они содержатся совместно со взрослыми, и ребёнок приходит в учреждение, в колонию, уже напичканный, «воровской жизнью». Он приезжает в колонию уже испуганный, зашуганный, мне рассказывал начальник колонии, вот его привезли, он маленький такой, симпатичный, и сейчас прям чуть-чуть, и у него просто слезы польются, и он сидит, держится изо всех сил, и в какой-то момент он просто начинает плакать. Это мальчишке 16 лет, плакать уже якобы стыдно.
-Я правильно понимаю, что СИЗО — это, получается, самый травматичный опыт, потому что, ну, подростковая колония, это всё-таки подростковая колония?
-Да, это самый тяжёлый момент. Именно содержание в СИЗО.

А дальше он живёт со страхом, страх освобождения — это большой страх всех заключённых. Хоть у них бравада на лице, они радуются этому моменту, но всё равно впереди будущее, которое абсолютно непонятно. И если семья ребенка принимала, поддерживала все это время и с ним была в контакте, то у него есть какая-то опора. У него большие шансы вернуться в социум и больше не возвращаться в учреждения. Те же, кто пришли из асоциальных семей, у них маленькая вероятность того, что у них что-то получится без помощи государства, фондов, еще кого угодно. Понимаете, это сложно, потому что он вращается в те же условия, из-за которых, собственно говоря, он сюда и попал, и они там лучше точно не стали. Только если семья более-менее поняла, что ребенку было тяжело, и она как-то перестраивается, чтобы помочь ему дальше решать свои проблемы, тогда тоже может быть шанс.

У нас одна мама так и работала с нашим психологом, потому что она понимала, что не справится, когда дочь выйдет из заключения. Как взаимоотношения наладить, как построить разговор, она даже не знала, как ее встретить, какими словами. Потому что когда ребенок попадает в колонию, это же стресс не только для ребенка, а для родителя тоже. Он тоже испытывает страх, стыд перед окружением, ты не справилась, ты плохая мать. И мы даже их учили общаться между собой, понимаете? То есть они обе вроде и принимающие, и любящие, а вот даже общаться — они не понимали, что друг у друга спрашивать-то, собственно говоря.

-Вот подросток попал в центр, что с ним происходит?
-Ну, дальше ему очень плохо. Ему прям невыносимо плохо, потому что ему приходится менять свой образ жизни, и потому что ему приходится брать ответственность на себя. То есть программа ориентирована на то, чтобы передавать ответственность, потому что взросление воспринимается как какие-то взрослые свободы, а то, что это еще и ответственность, с этим многие знакомятся, только когда приходят на курс, и это тяжело, страшно невыносимо, непонятно. И в общем-то на курсе намерено концентрированно много всяких активностей, впечатлений, эмоций, занятий. Это тяжело, это такая перегрузка. Им это нужно, это пригодится, это новый опыт, это яркие впечатления, и они смогут это использовать, это то, на что они смогут опереться, потому что смогут в себе при помощи специалистов что-то открыть, узнать какой-то свой позитивный ресурс, что оказывается я могу то-то, то-то, оказывается у меня получается это и это. То, на что я могу опираться, то что во мне есть хорошего, о том, что в них есть плохого, они слышат постоянно, от всех, а вот что есть хорошего, они не все познакомились с этим. И задача не просто сказать это, а чтобы они действительно это прочувствовали и в дальнейшем могли как-то на это опираться.

Я никогда не читаю личные дела, я до этого работала у взрослых, в строгого режима и пришел ко мне осужденный, льготы что-то там ему надо. Я говорю хорошо, я посмотрю ваше дело и мы с вами решим. Я почитала личное дело. Я потом к нему пришла, я же человек, я же мать, я же женщина, в конце концов. Я когда пришла, я на него смотрела, он все сразу понял. Больше он никогда за помощью не обращался. Потом второй так, третий, и я решила, или мне надо уходить, потому что я не могу работать, зная, что они совершили. Или мне не надо читать их личные дела, а относиться к осужденным, как человек просто пришел с чистого листа. У нас даже по УК, что за одно преступление два раза не судят. А тут получилось, что я вот этого мужчину снова осудила по тому же преступлению, понимаете? То есть мы тоже учимся менять свое сознание, так же, как и вот мы теперь учим наших подростков менять сознание.

-Какова роль арт-практик в комплексной программе Центра? Какие проблемы они решают?
-Возможность самореализации и возможность получения ярких эмоций в трезвом уме, просто у них не было, вероятно, такого опыта, никто им об этом не рассказывал, не давал попробовать. Это получение новых опытов, новых моделей, при этом социально одобряемых. То, что, опять-таки, можно себя выражать в рамках закона, потому что потребность самовыражения есть, и это опять-таки часть потребности в ярких переживаниях. Еще у нас, в Центре Святителя Василия театральная мастерская — это регулярные занятия, и видно, какие они приступают к занятиям, все такие зажатые и негативные, и потом уже через какое-то время уже могут и двигаться, и танцевать, агрессия, мне кажется, тоже снижается, потому что, возможно, эмоционально там отреагируются какие-то штуки, а за счёт этого агрессия тоже снижается.

-Если я правильно поняла, воспитанники ставят перед собой какую-то цель
-Когда они приходят, у них цель скорее оттуда уйти и что-нибудь, может быть, употребить. Их основная мотивация, это лучше здесь, чем в тюрьме или в детском доме, если их направил суд или комиссия. В лучшем случае в конце реабилитационного курса, который в среднем год, какая-нибудь появится цель, например, закончить 9 класс или поступить куда-то. И, собственно, чтобы она вдруг оформилась, работа вся и ведется. Мне сложно сказать, откуда она появляется, у кого откуда. Возможно, сначала просто появляется информация, что можно стремиться к этому, к этому, к этому. Иногда эта цель просто вдруг как-то по наитию приходит. И это сложно логически описать. То есть все эти воздействия, они доходят, может быть, до какого-то уровня и эти цели формируют. Или просто происходит действительно взросление, какая-то ответственность хотя бы за свое будущее, то есть он отвечает за то, чтобы получить образование, профессию, и, соответственно, чтобы этого достичь, надо какие-то ставить цели, и уметь их достигать.

Ребята к нам приходят из семей, как правило, неблагополучных. И всего того, что им здесь дается, они даже не видели и не слышали. Они слышали, да, там где-то театр, там еще что-то. Ну, вот то, что это игра актеров, что надо роль разучивать, потом на сцену выходить, репетировать, это их впечатляет. Любая творческая деятельность, будь то рисование, будь то лепка, ну вообще все, конечно, их вовлекает. Потому что, знаете, у нас тут воспитательная колония, но у нас цель их не перевоспитать. Потому что вы же понимаете, что ребенка, человека, любого, не перевоспитать. Ему надо показать, что есть совсем другая жизнь, которая интереснее, в которой можно применить свое творчество, свое умение, чтобы она <жизнь> ему понравилась. Вот тогда он, может, пойдет совсем другим путем.

У нас был воспитанник, ему было скоро освобождаться, и он сидит и говорит, вы знаете, я впервые в таком месте, где столько много хороших людей. Вы понимаете, я думаю, что таким подросткам сложно поверить, что люди хотят им добра.

Они начинают верить в себя, что они могут. Вот у нас был еще парнишка, он до такой степени был криминально заражен, из хорошей семьи, но уличный. Его привлекли в театр. Вы знаете, он освободился и поступил в театральное училище. А он красавец такой, и он до сих пор пишет, понимаете, что он никогда в жизни не думал, что он будет на сцене, что будет вот так девчонкам улыбаться со сцены, и они потом будут подходить, брать автографы, знакомиться. То есть, надо дать им это понять, что вот так можно, и привлекать внимание девочек тоже, да? Что есть другие возможности, что хорошим тоже можно нравиться, и хорошим можно, так сказать, заслужить авторитет.

Это же центр, куда суд может приговорить воспитанника. Там могут быть по приговору подростки. И они, соответствующим жаргоном, соответствующим сленгом, вот так могут разговаривать. Там сразу всё понятно, что человек из уголовной среды. И оказывается, что они могут тоже вот так веселиться, оказывается, они тоже могут любить театр, как я. Для меня, лично это было открытие. Или нас водили с Центром в концертный зал Мариинского театра. И как они потом отзывались. То есть идет, там, парень и говорит, что нифига, этот ваш Римский-Корсаков дает. Потому что сильно реально же. Да? Да. Ну, то есть, что люди просто бывают разные, но это тоже люди. Что у людей с другими людьми, в принципе, много общего. Даже если так не кажется.

-А почему так нравилось делать реквизит, декорации? Если подумать, почему это было так прикольно?
-Не знаю, это было прикольно потому что с Ромой. Потому что мы с ним режем какую-нибудь огромную коробку. Не знаю, это только у нас были коробки или он в принципе любит большой картон. Было прикольно резать огромное и было прикольно резать с ним. Наверное, может, поэтому было классно. И декорации, да, были очень красивые, очень. Я не знал, что просто можно сделать из коробок такие офигенные декорации, просто из коробок и и всякого цветного… Ну, нет, я знал, но просто я не знал, что мы можем… что люди вообще могут такое сделать из коробок. Вот так. Декорации, да, были красивые.

-А что почувствовали, когда спектакль закончился?
-Облегчение. Облегчение, удовлетворение. Гордость. Гордость за себя в первую очередь, гордость за нас, что мы это сделали, вместе, вместе важно, почему потому что мне кажется, что один человек сам по себе — это букашечка. А вот мы, если мы, то мы букашечки, которые много чего могут сделать. В принципе. Человек один, он без посторонней помощи вообще мало чего может сделать.

Важно искать себя и понять, что ты хочешь, Центр на это и работает, а как уже решаешь ты, например, я хочу там работать в кофейне, взял написал заявление, тебе сказали «ну давай хорошо, ты понимаешь что для этого нужно то-то-то». Я помню, что я работал в кофейне каждый день, потому что люблю кофе варить. Мне мама с детства говорила, что у меня очень вкусно получается варить кофе в турке. Я думал, что она это говорит просто потому, что мама. А оказалось — нет. Мне даже чаевые один раз дали.

Один говорит, я получил профессию, я научился шить, он как будто бы этому рад, ну то есть он как бы он вышел и такой “я бы прямо сейчас еще хотел поучиться, я бы поработал, мне прям зашло шить, хочу”. А другой говорит, что никакой социализации, сам слоняешься в рамках режима.

Сказать, что это какой-то супер негативный опыт, никто не сказал. Ну, то есть, знаешь, как-то, типа, а что, я нормально сидел. То есть теоретически, это сильно бьёт по их будущему, по перспективам. Просто у них изначально это будущее не сильно как-то виделось. И, соответственно «судимость, и чё? я до этого, что, президентом бы работал?». То есть о том, что я так сожалею, я был такой кретин, я бы никогда так не сделал, я не услышала ни от одного.

У меня есть дневниковые записи, это единственное, что меня спасало. Я заканчивал занятия, занятия были с утра, несколько часов, и после обеда несколько часов. И я, значит, заканчивал, выходил за территорию колонии, там напротив есть кладбище, сентябрь, золотая осень, я садился за любой столик, как в кафе, знаешь, и сидел, и строчил просто. <На кладбище?> Да-да-да, и думал ещё, какое большое у меня кафе, вот, все места мои, и никого нет. Ну, просто, понимаешь, чтобы не оставаться на территории. И просто писал всё. Вася дал в глаз Пете. Петя заорал на него матом. После этого случилась драка. Всё-всё-всё это писал.